Ей такая судьба уготована Богом

Десятилетним ребёнком она пережила приход немецко-фашистских захватчиков в город Орёл, голод и скитания…

- 3 октября стало известно, что немцы взяли Орёл, тогда мир моего хоть и голодного и босоногого, но все же яркого и солнечного детства потемнел. Нас проклятая застала в деревни Бобровка Орловской области. На тот момент у мамы, Марии Васильевны, на руках было четверо детей. Отец, Александр Трофимович Зарецкий, за невыход на работу отбывал наказание в тюрьме (дали два года). Немец, когда пришел на нашу землю, быстро стал наводить свои порядки. Разделил землю, скот. Хозяевами ходили по домам, отбирали у людей яйца, резали скотину, кашеварили. Была военная комендатура, которая следила за порядком. Все должны были подчиниться новой власти, ни старым, ни малым снисхождения не было. Неподчинившихся приказам жестоко избивали, расстреливали или вешали. Все мы тогда быстро повзрослели, — в подтверждение сказанного она покачала головой. — В нашем доме жили два немца, но не зверствовали, может, потому, что у мамы на руках был грудной ребенок. «Дас ист кляйне киндер хаус!» — говорил один из них, тыча маме фотографию, из чего было понятно, что у него тоже есть семья и дети. Надо сказать, сытно нам от этого не становилось. Помню, посреди деревни стояла их кухня, ох и манила запахами! Однажды, набравшись от голода храбрости, я подошла к немецкому повару и попросила: «Пан, дай мяса». Он отрезал кусочек и с презрением, как собаке, кинул на землю. Я схватила его как самую большую драгоценность и радостная, что будем неголодными, стремглав помчалась домой.

Все трудовое население должно было работать на фашистскую армию: постарше в тылу, помоложе – в Германии,- вздохнув, продолжает нелегкие воспоминания Тамара Александровна. — Папу моего ровесника из-за инвалидности на войну не забрали. Он работал в немецкой комендатуре, только, видно, на наших, потому что когда должны были проводиться облавы, всегда предупреждал. Благодаря ему я дважды спасла свою троюродную сестру от угона в Германию, прячась вместе с ней во ржаном поле. Действовали у нас и партизанские отряды и подпольщики, с которыми немцы вели беспощадную борьбу. Помню, наши укрылись в крайнем доме деревни, долго шел бой, они не сдавались, а потом их просто сожгли.

Настоящая беда началась в 1943 году, когда приблизилась к нам линия фронта, — с дрожью в голосе продолжает собеседница. — Когда под напором Красной Армии немцы стали отступать, оставшееся население угоняли на Запад, в белорусские концлагеря (Прим. автора. На территории Белоруссии находилось свыше 260 лагерей смерти для гражданского населения, женских, детских, пересыльных лагерей СС, гетто и др.), оттуда — в Германию, кто отказывался, сжигали вместе с хатой. Какая-то часть жителей (в основном без детей) сумела бежать и спрятаться в логах. Дома жгли эсесовцы, власовцы. В один день в Бобровке было сожжено 360 дворов. Наверное, поэтому, как только в дом вошли два немца и скомандовали «Вэг», мама не стала прекословить, она только и успела перекреститься на икону. Люди шли за обозами… В один из них мы спрятали под соломой отца (тюрьмы распустили). Три месяца нас гнали, избивая прикладами, пристреливая отстающих, передохнуть давали только ночью. В пути советская авиация не раз настигала колонну, но мы служили немцам отличным живым щитом… Брянск, Трубчевск, Новозыбков, Клепцы – все дальше и дальше нас гнали на запад. За это время у отца выросла борода, и чтоб обдурить немчуру, он придумал на один глаз повязать повязку. Думаю, такой немощный и старческий вид и спас его от расстрела. Когда дошли до Десны, оказалось, что через реку нет моста. На его сооружение немцы отбирали тех, кто мог еще что-то делать, женщин и девушек, кто не мог или отказывался, расстреливали. На моих глазах застрелили молоденькую, лет 17-18 девушку. Под угрозой смерти мост сделали очень быстро, – голос собеседницы притих. Несколько минут она смотрела на меня глазами, полными слез, и, проглотив подкатившийся к горлу комок, глухим голосом продолжила: — Вошли в какой-то город, и между колоннами прошел слух, что ночью город будет взят нашими войсками и чтобы мы, кто как мог, окопался или нашел себе укрытие. Ночью началась сильная стрельба, а утром наши войска вошли в город. Радости не передать, со слезами на глазах кричали «Ура!», обнимались, плакали... Тогда нам сказали, что город нужно очень быстро покинуть. Как только мы вышли на окраину, налетели немецкие самолеты и начали его бомбить. Господи, как же было страшно! Земля дрожала, все вокруг черным-черно... Люди в панике бежали кто куда… Так я и две мои троюродные сестры потеряли родителей. Плакали, кричали, звали, но увы...

Домой, на Орловщину, решили добираться сами. Собрав волю в кулак, у старших спросив дорогу на Брянск, отправились в путь. За городом обочины и поля были усеяны трупами коней и немецких солдат. Оборванные, голодные и замерзшие, мы уперто шли домой. Холод стоял неимоверный, ведь это было на Покрова, а мы босиком и в летних платьишках… По дороге удалось остановить полуторку, в кузове которой пытались согреться под брезентом.

В Брянске отправились на железнодорожную станцию. Там на платформах стояли товарники и вагоны с углем, которые ехали в орловском направлении. Но на них еще надо было попасть, ведь народу-то тьма тьмущая. Я уже не рада была ничему, помню только, что от холода, уткнувшись головой в уголь, сильно кричала, выла, настолько нестерпимой была боль. Проходящий мимо мужчина сказал моим сестрам, что я замерзаю, и направил к вагону, из которого вился дымок. Там народу битком набито, взяли только меня, сестер брать не хотели, все начали плакать, еле-еле упросили. В теплушке я начала оттаивать: ноги, руки как будто иголками кололи, такая боль! Так, с Божьей помощью, мы добрались до Орла. А на протяжении всего пути во рту и маковой росинки не было. На обочине заметили хатенку. Постучали, открыла бабушка, мы попросились к ней на ночлег. До сих пор помню её угощение — похлебку из картошки.

На утро засобирались в дорогу, до Бобровки оставались пустяки — каких-то 40 километров. Пришли, а родителей-то нет, и жить негде, вся деревня сожжена. Ни жилья, ни еды, что делать? Попросились к соседям в землянку, тогда горе всех роднило. Через какое-то время добрались домой и родители. Отец за два дня сделал нам шалаш и, несмотря на «белый билет», ушел на войну. А как зимовать в шалаше, когда холода по минус 40? В соседней деревеньке Вольные Дворы жили родители отца, дедушка-то и забрал нас к себе. В погребе сложил печку, все там и ютились. Помнится, все стены в инее, мороз, а он принесет соломки, зажжет, дух пойдет, а по стенам вода ручьями течет. Боже, Боже, чего только не довелось пережить! Всего и не перескажешь… И вши, и тиф, от которого в погребе умер наш двухлетний братик. В лаптях за 3 км ходили в школу, соли не было, началась цинга, спичек тоже не было, от землянки к землянке ходили с угольком в баночке, только представьте. Выживали как? Откапывали все, что осталось на огородах: картошку и свеклу, тем и спасались. Дождались с войны отца, он хоть израненный, контуженный, но все-таки живой. Радость, конечно, огромная была. Он выкопал новое жилье – полуземлянку с небольшими окошками, нашему счастью не было предела.

В послевоенные годы нужно было восстанавливать хозяйство, и опять на плечи молодой девушки легли тяжелейшие трудовые будни. С 13 лет она работала в поле: косила, молотила, лошадь запрягала, заготовку возила и прицепщиком работала, да все на животе тягала. А зимой длинными ночами ткали из конопли: и кальсоны, и половики, научилась вязать и кружева, что в дальнейшей жизни ой как пригодилось.

- До самого 1949 года люди были страшно голодные, в совхозах не давали ни денег, ни зерна, одни трудодни до конца года. Выжить помогли огород да сад. Ели конский щавель, заквашенный в кадушке со свеклой и картошкой. Помню, в Орле загорелось зернохранилище, и мама с папой, да и остальные люди пошли туда, сколько можно было набрали в мешки горелого зерна и принесли домой. Тогда мама испекла зерновой хлеб. Если честно, до 1951 года мы не знали чистого (без свеклы и картошки) хлеба.

Всё помнит долгожительница: и то, как 19-летней девчушкой завербовалась ради того, чтобы получить паспорт, в Грозный, и то, как работала на кирпичном заводе, в цехе горячего обжига, и то, как в 1951 году на семейном совете приняли решение о переезде в Сталинград.

- В газете было объявление, что Сталинград отстраивается, но не хватает рабочих рук, а тех, кто приедет, обеспечат всем необходимым. Цепляться за что-то и терять нам было нечего. Так мы и попали в Калачевский район, хутор Колпачки. Тогда вместе с нами переехала 51 семья. Сначала распределили по местным жителям, вскоре мы построили поселок, который так и назвали — Орловский. Как сейчас помню, по приезду нам дали пшеничной муки, что была на вес золота, и пшено. Мама наварила кулеша, напекла хлеба, для нас это был самый большой праздник. Мы лучшего не видели. Ели и радовались. Жизнь стала не голодной... Папа был знатный гармонист, играл так, что и горе не беда, сердца людские оттаивали. Все тогда были очень дружелюбными, жили открыто. Там же я познакомилась со своим будущим мужем, кстати сказать, тоже красавцем-гармонистом, местным казаком Агафоном Захаровичем. Его отец погиб на фронте, мама осталась с 4 сыновьями на руках. Тоже набедовались, голодали сильно, говорил: если бы не суслики, умерли бы все. А в 1953 году мы поженились. Три месяца прожили с родителями, потом решили отделиться. Мама дала нам матрас, который мы время от времени набивали соломой, чуть-чуть муки и чугунок, свекровь — треснувшее корыто, которое мы замазывали, чтоб не текла вода, когда купались. Ведра у нас не было, лампы тоже, ужинали при грубке. С первой зарплаты мужа купила лампу и ведро. Вот и весь скарб, с которого началась наша семейная жизнь.

Жила пара в казарме, муж работал обходчиком на железнодорожной станции. С соседями ладили и, самое главное, двери никогда не закрывали.

- Даже замков не было, брать-то все равно нечего. Частенько с соседями вместе и обедали, и ужинали. Но один такой обед запомнился на всю жизнь. Тогда я под сердцем уже носила ребеночка, — голос Тамары Александровны задрожал, на глаза навернулись слезы. – Как-то на обед захотела приготовить лапшу, но не рассчитала, хлюпнула в муку многовато водички. Зная, что у соседки мука есть, зашла взять у нее мисочку, а потом отдать. В это время зашел ее муж, он меня так исколотил, что эту лапшу я запомнила на всю оставшуюся жизнь. Горькой, ох и горькой она была… – по щекам покатились слезы.

Уже в другой казарме у пары родился первенец, сын Владимир. Позже семья перешла жить в освободившийся дом, жизнь стала налаживаться. Глава семьи выучился на шофера и устроился в «Красную Звезду». Там пара сначала ютилась в подвале, потом им дали квартиру, а через 2 года у них появился второй сын — Александр. Тамара Александровна не чуралась никакой работы: трудилась уборщицей в клубе, поваром, на стройке мазала дома, чистила скотный двор, стригла овец, чесала коз, на прицепах работала, на посевной. Была, как признается, сильной и рукастой, зарабатывала как могла: платки пуховые вязала, а зимой, когда работы поменьше было, ездила их продавать, объездила с ними практически весь Советский Союз.

В 1975 году семья переехала в Суровикино. Здесь Тамара Александровна устроилась в стоматологическую поликлинику, которую тогда возглавлял В.Н.Мешков, работала санитаркой, потом уборщицей в библиотеке, в ПНИ, последние годы перед заслуженным отдыхом — в поликлинике санитаркой. Муж и сын работали в ПМК каменщиками.

- Что мне ещё рассказать о себе? Я никаких подвигов не совершала, – скромно говорит хозяйка дома. — В моей жизни была только работа и то не самая простая. Вот так в трудах и пролетела вся жизнь. К сожалению, через десять лет после смерти мужа ушел в 1994 году и старший сын Владимир. Сейчас рядом со мной живет сын Александр с невесткой Ириной. Есть два внука, они, пошли по стопам своего отца и своего деда, создав таким образом династию железнодорожников. Богата я и тремя правнуками. Всю свою семью, весь род свой очень сильно люблю.

Мама, бабушка и прабабушка – самые главные титулы Тамары Александровны. Что и говорить, руки и ноги этой труженицы, а она, к слову сказать, несовершеннолетний узник фашистских концлагерей, ветеран труда военных лет, сделали очень много, познали разные трудности, истоптали столько жизненных дорог! Тяжелую жизнь прожила — голод, холод, нужду и горя хлебнула немало. Но жизненное упорство и стойкий характер всегда помогали справляться ей с житейскими проблемами.

– Значит, мне дано так свыше, такая судьба уготована Богом, — говорит женщина, — и я на Него не в обиде, говорю спасибо за все. Жизнь мной прожита емкая и, считаю, не зря, – лицо ее светлеет, расправляются лучики морщинок у глаз. — Сейчас я хорошо живу! Правда, одиноко мне без моего Афони, но такого, как он, мужа больше не сыщешь, — на губах появляется ласковая улыбка...

Очень бережно относятся к родоначальнице близкие. Сын с супругой заботятся и ухаживают за ней. Внуки и правнуки тоже не забывают, приезжают, окружают вниманием. Не сдается возрасту и сама женщина. В 90 лет юбилярша сохранила удивительную ясность ума и жизнелюбие, держится хорошо и на жизнь смотрит с оптимизмом.

В юбилейный день рождения в доме именинницы звучали заздравные тосты, ее пришли поздравить родные и близкие. Принимала она в этот день поздравления и от руководства районной администрации. От имени исполняющего обязанности главы района Р.А. Слива и от себя лично именинницу поздравила заместитель главы района по экономике и социальной политике Т.А.Гегина. С пожеланием бодрости духа, заботы и теплоты от близких и родных людей, здоровья она преподнесла виновнице торжества подарок и поздравительный адрес от Президента РФ.

Сотрудники редакции присоединяются ко всем поздравлениям. Низкий поклон Вам, Тамара Александровна, за ту сложную жизненную дорогу, по которой Вы прошли достойно. Желаем Вам крепкого здоровья, понимания близких, больше радости и моментов отрады для сердца, Вы их по праву заслужили.

Н.АВРАМОВА,

наш корр.

Фото автора

и из семейного

архива