Верхнеосиновцы бережно хранят память о былом

У многих жителей нашего края есть в роду казачьи корни. Кто-то помнит их довольно хорошо, кто-то давно забыл. Чем старше становится человек, тем его больше интересует, кем были его предки, где они жили, чем занимались. Но время — страшный враг истории, и порой совсем недавние события забываются. Но все же, до чего интересно узнать простой быт наших земляков: как жили, чем питались, о чем мечтали? В большей степени о жизни наших предков повествуют бабушки, вдовствующие казачки, потерявшие своих мужей, детей на войне.

Женские имена: Марфа, Варвара, Хритинья, Степанида (Стеша), Фетинья, Меланья (Моля), Акулина (Куля), Василиса, Ариша, Федосья (Феня), Клавдия, Хавронья. Под стать им были мужские имена: Сигней, Астах, Вахром, Видиней, Алим, Кирей, Федосей, Сидор, Корней, Сафрон, Стратон, Ареф, Трофел, Деян, Евграф, Евтей. Это не просто мужские и женские имена, за каждым из них стоит реальный человек, живший на территории нашего хутора. Каждый из них прожил здесь свою жизнь, оставив свой отпечаток в истории малой родины.

Много сказано и написано про казаков – отважных воинов. Но поскольку казаки по воле судьбы постоянно находились то на службе, то в походах, все бытовые тяготы ложились на плечи казачек. Порой в течение нескольких лет казачки выполняли не только женские, но и большинство мужских дел. Возделывание земли, уход за домашним скотом, выращивание садов и огородов, косьба сена, уборка и заготовка урожая, поддержание в порядке куреня и подворья – со всеми этими хозяйственными работами справлялись хуторские казачки, пока казак был на службе. Также много было вдовствующих казачек, которые сами обустраивали свой быт. Как жили на хуторе наши казачки, повествуют родственники.

Записано со слов П.С.Корнеевой: «В страду сенокоса брали казачки с собой малых детей в поле. Пока сгребали и грузили сено, ребенок был подвешен к днищу арбы, которая предназначалась для перевозки сена и соломы. Это тоже телега, только деревянные колеса были больше в диаметре, отчего сама арба была выше. Ну и вместительней телеги. Под днищем дитятко находился не под палящим солнцем, при движении по полю передвигался вместе с груженой арбой. Был как бы при матери. В поле в страду молодая казачка находила силы для работы и уходом за ребенком. Рожали казачки частенько не дома, а там, где прихватит: на сенокосе, в огороде. Работали всегда до самых родов. Хорошо если повитуху позовут, а то иной раз и в поле рожали. Рассказывает И.С.Студеникина: «Мама моя на последних сроках беременности в степь на поля не ходила – блюлась. Но огороды, бахчи, расположенные вдоль речки по теклинкам, поливала и полола. Говорит, ушла утром одна, а вечером ее, Ирину, в подоле фартука принесла. Так, наверное, и пошло выражение «принесла в подоле».

Козы и овцы в большом количестве были в каждом дворе. Коз чесали специальными ческами для получения высокого качества пуха, из которого после очистки, промывки, чески и прядения выходила пряжа для вязания платков. Платки эти славились своей красотой и пышностью. Имели спрос на базаре. То, что не счесывали – стригли. Из этого сырья после всех тех же этапов переработки вязали носки. Так вот этими всеми делами, как правило, занималась казачка. К рукоделию девочек казачек приучали с раннего детства. Если при вязании заметит бабушка или мама, что девочка проявляет интерес к ниткам или спицам, то начинали показывать, давали пробовать самостоятельно вязать. И неважно, какого возраста был ребенок, главное – вовремя заметить проявление интереса к творчеству. Зачастую бабушки брали внучек пасти коз или овец. Рукодельничали в степи. Тут же приучали и девочек к вязанию. Потому на хуторе не было ни одной девицы, не умеющей шить, вязать, штопать. К десяти годкам девочка в казачьей семье умела и делала большую часть работы: помогала матери управляться по дому — мыть посуду, убираться, готовить повседневную, не праздничную еду, а также подметать пол, мыть и чистить лавки, вытрясать и чистить половики, убирать постель, перетряхивать ее, менять лучину, свечи, чистить керосиновые лампы; присматривать за домашней птицей и скотиной. Могла уже доить корову. А еще под ее присмотром могли оставлять младших братьев и сестер.

К старшим в семьях казаков относились с почтением. До сегодняшних дней сохранилась заповедь: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и будеши долголетен на Земли». К снохам тоже в казачьих семьях относились с уважением. Зачастую их звали по имени-отчеству и никак иначе. Считалось, что девица, выйдя замуж и поселившись в курене семьи мужа, нуждается во всякой поддержке и участии. В одном доме уживались по пять, а то и более снох. Не считая незамужних дочерей хозяина. Все были при деле: кто-то хлеб пек на всю большую семью, кто за коровами да козами ухаживал, кому-то доставалось благоустройство огорода, а кому стирка и штопка белья, да пригляд за детишками. Все работали тихо, ладно, без суеты и спешки, добросовестно выполняя свои обязанности. Знали, что дети досмотрены, обед приготовлен другими членами большой семьи.

Записано со слов Т.Н. Донсковой: «Служили раньше казаки долго. Приведут, бывало, в дом молодую жену, а сам на много лет в походы. Хорошо еще, если женка беременная оставалась, а так бывало и жила, ждала, когда вернется да пополнится семья казачатами. А бывало и так: казак в походе, а молодая казачка в «интересном» положении. Так родители мужа никогда не отказывались от случайных детей. Воспитывали как своих, в большой семье. Очень часто женились 14-летние парни на вдовствующих молодых казачках. Родители брали в дом немолодую сноху с удовольствием. На хозяйстве лишние рабочие руки очень были нужны, да и приданое было у таких казачек посолиднее. Потому и женили своих сыновей пораньше».

Еще нам поведала Таисия Николаевна, как раньше делали санки для зимних снежных забав. Нет, не деревянные, как мы все привыкли видеть в старых фильмах, а из отходов коровьей жизнедеятельности. Брали свеженький навоз, таз и обкладывали днище таза этим навозом вперемешку с ивовым прутом до замерзания или высыхания. По форме это произведение походило на современную ватрушку. Снаружи обливали водой до заледенения (чтоб скользила лучше), а внутри подстилали сеном и соломой. Такие санки называли у нас в хуторе ледянками. Были они легки и удобны.

Записано со слов И.И. Студеникиной: «После Октябрьской революции часовню, стоявшую на хуторе, в которой служил отец Руфий, сломали. На ее месте поставили контору. Молебны запретили. Так наши бабушки, а потом и их дочки вплоть до перестройки, пока снова не стали восстанавливать храмы, в великие и малые божественные праздники собирались в избе у одной казачки и молились. Зачастую в избе Корнеевой Пелагеи Сидоровны. Как правило, молебны читались тайком, зато на Пасху, после тайной службы, выходили наши бабушки во двор на зеленую травку да с таким азартом, соблюдая все старинные обычаи, катали пасхальные яйца! Тут уже никто не оставался равнодушным. Забывая, что праздник не приветствуется правящей властью, вступали в игры все, кто не занят был работами в колхозах и совхозах.

Эти тайные служения наших предков длились почти целый век, с 1917 года и до перестроечных времен. Когда стали открывать снова храмы, наши хуторские казачки не забывали традиционных обрядовых праздников. Из уст в уста передавалось наследие наших предков и сохранялось таким образом».

Готовили казачки много и сытно для большой семьи. В ходу в те времена было пшено. И щи с пшеном, и каши на бульоне, или тыквенная каша с молоком и пшеном. Томилось это все великолепие в русской печи долго, распаривалось в чугунках. Сдабривалось маслом, сбитым из сметаны, собранной с домашнего молока. Печи стояли в каждом дворе. В доме одна печь, а во дворе другая, предназначенная для готовки летом. Топилась она, как правило, кизяком. Из воспоминаний Л.Пискова: «Напечет бабушка пирожков с вишней, малиной размером с большую ладонь, сдобрит их каймаком. Аромат, вкус неописуемый! Из молока еще готовили ирьян. Это очень полезный кисломолочный продукт, долго хранившийся, который казаки использовали в ежедневном принятии пищи. Для получения ирьяна требовалось много хлопот в приготовлении. Для начала свежее молоко долго топилось на слабом огне в печи. Затем выносилось на холод. Поверх молока образовывалась корка, толщина ее зависела от жирности молока. Вот эта снятая корка и называлась каймак. Им в изобилии сдабривали перед принятием пищи различную выпечку, но чаще всего блины. Оставшееся молоко сквашивали закваской, заботливо хранящейся у каждой хозяйки, и, оставив в теплом месте, ждали, когда молоко станет густым, то есть сквасится. Тут казачка должна была интуитивно знать температуру теплого места (если прохладно, то не скиснется), а если передержать в теплоте, да не вынести снова в определенный час на холод, то молоко будет водянистым. Вот этот продукт назывался квашеным молоком. Из него далее делали ирьян. Это кислое молоко скидывали в плотный полотняный мешок, сверху клали тяжелый гнет (груз) для того, чтобы выходила влага из молока. Все это ставили в погреб в прохладном месте и регулярно сливали излишки жидкости и промывали полотняный мешок и гнет. Через некоторое время в полотняном мешочке оставался небольшой густой и ароматный ирьян. После отжима самого продукта выходило очень мало, но это очень полезный, сытный продукт, который сотни лет делали наши предки».

Кроме окрошки на домашнем квасе без всяких колбас сохранился рецепт местных жителей холодного супа, или так называемой «тюри». Брались бочковые соленые помидоры и разминались в чашке, туда же крошился лук, добавлялось масло подсолнечное. И все — можно кушать. Лук мариновался в блюде за счет соленых помидоров, масло, в свою очередь, смягчало остроту. Еще на праздник у казаков местных готовилось такое блюдо: халву (которую делали всегда сами дома из семян подсолнечника) разводили до состояния жидкого киселя кипятком, остужали. К ней пекли маленькие какурки — плотные маленькие пышки, чаще всего замешанные на кислом молоке или сыворотке и пожаренные на жиру в сковороде. В идеале это должны были быть изделия из теста в форме птиц, но не каждая хозяйка обладала достаточным временем или навыком, потому пекли попроще. Ели их, макая в халву. Это праздничное блюдо готовили на православный праздник Сороки.

Анализируя состав блюд, которые готовились нашими предками, осознаешь, что питались просто, без изысков, но в то же время вкусно и разнообразно. Разнообразие блюд было связано с тем, что издревле местные казаки из походов нередко привозили себе жен разных национальностей. Они-то и вносили в быт семьи свои традиционные блюда.

В Великую Отечественную войну все тяготы устройства быта легли на плечи женщин. Казаки воевали. Во время оккупации немцами в нашем хуторе оставались почти одни женщины. Чтобы немцы не позарились на них, многие казачки стригли свои косы, повязывали старым дырявым платком до самых глаз лицо. Некоторые мазали лицо сажей из печи. А если и подходил какой немец, то говорили — тиф у них. Этого было достаточно, чтобы отпугнуть навязчивого ухажера. Потому и сложилось у немцев мнение, что русские женщины неухожены и некрасивы.

Голод на хуторе во времена правления немцев был жуткий. Всю живность съедали фашисты. Местные хуторяне питались в основном сушеными грушами, яблоками да тыквой. От такой пищи малые дети и пожилые сами худели, а живот увеличивался. Из воспоминаний А.Ф.Казанковой: «Иногда казачки ночью посылали малолетних девчонок к избам, занятым немцами. Там, где ими выбрасывался мусор, они находили обглоданные кости своих же домашних кур. Собирали тайком, мыли и варили. Бульон из этих отходов давал шанс выжить слабым и больным».

Из воспоминаний П.С.Корнеевой: «Когда пришли немцы в хутор, Пелагея, имевшая двоих детей, болела не понятной для нее болезнью, отнявшей возможность ходить. Как назло, оккупантам приглянулась для постоя ее хата. Увидев недвижимую женщину, немец велел ее оставить, а детей выгнал вон. Каковы чувства матери на тот момент, когда неизвестно где твои дети, а ты сам прикован к постели. Оказалось, все это время дети прятались и жили тут же во дворе в погребе. Голодали, замерзали. Не удалось сохранить Пелагее своих детей. Нет, они не замерзли. После освобождения хутора, увидев плачевное состояние матери и детей, власти направили их в детский дом. Там сердобольные воспитатели сразу их накормили хлебом досыта, и они умерли оба. В те времена так часто случалось. По неведению и с добрыми помыслами от переедания часто гибли дети».

Шефатова Мария во время оккупации хутора немцами случайно обнаружила у себя на чердаке (или, как местные называют, подловке) раненого советского бойца. Все время нахождения там, до обнаружения хозяйкой, он питался сушеной рыбой, развешенной для сушки на чердаке. Воду пил ночью в колодце, который был в каждом подворье. Боялась очень Мария, ведь за сокрытие партизан или солдат немцы расстреливали сразу. Но доброта оказалась сильнее страха. Раненый через несколько недель поправился и ушел. Так после войны этот солдат нашел Марию, приехал в хутор. И в благодарность, согласовав с местной властью, устроил ей пожизненное угольное и дровяное бесплатное обеспечение.

Записано со слов Т.Н.Донсковой: «После боев, проходивших на территории хутора, осталось немного уцелевших хат. И то без окон, без дверей. Все ставни, деревянные лавки, двери, солдаты вырывали и забирали для укрепления окопов. Поэтому все хаты выглядели одинаково: зияющие дыры некогда бывших окон и дверей. Местной жительнице Давыдовой Пелагее Сафронтьевне улыбнулась удача в те тяжелые времена: у нее квартировала военная медицинская сестра. Уходя с действующими войсками, она оставила Пелагее часть своих медицинских запасов. Пелагея вспоминала, как она из мотка марли после войны сшила занавески, накрахмалила их, и как завидовали ее великолепию местные казачки. Но это было после войны. Во время оккупации 37-летняя Сафронтиха (так называли Пелагею местные), проводив мужа Ивана Алимовича на фронт, осталась хозяйствовать одна на своем подворье. Через леваду жили вместе две жены братьев Ивана. Жили вместе, потому что мужья на фронте, а детей было по двое у обеих, и выхаживали они детей совместно. Все бы ничего, да расквартировались у них немцы. Хозяйки с детьми перешли жить в амбар. И бегала к ним через леваду по деревянному мостику Сафронтиха каждый божий день по делу и без дела. Бегала еще и потому, как в леваде прятался наш красноармеец, отставший во время немецкого наступления от наших бойцов. Подкармливала Сафронтиха его чем могла. Однажды, при очередном походе, она попала под артиллерийский обстрел. Наши бомбили войска немцев, расквартированных по всей Осиновке (наводчики реагировали на каждое передвижение немцев). Ухнуло рядом так, что в ушах заложило! Очнулась — живая. А кисть левой руки бьет пульсирующей струей крови. Завязала фартуком да дальше побежала. Бомбили еще. Во дворе у родственниц ее перехватили немцы. Силком затянули в погреб, где сами прятались от бомбежки. Глянула Сафронтиха — немцев с десяток. Испугалась, затрусилась вся. А они смеются над ней, над страхом ее потешаются. Один из них стал рану осматривать, магнитом стал осколки вытягивать, только слышно, как щелкали металлические частицы об магнит. Потом залил чем-то, вся кисть запенилась, перебинтовал и отпустил ее. К тому времени обстрел и закончился. Продолжился ежедневный поход через мостик, подкармливание нашего бойца. Но однажды их увидел немец, солдат прыгнул в яр. Немец полоснул несколькими очередями из автомата вслед. Ей ничего не сказал. Ушел. Всю ночь Сафронтиха не могла сомкнуть глаз. Наутро побежала в леваду, не было там ни убитого, ни живого солдата. И не знала она, радоваться или плакать. Но через какое-то время объявился тот солдатик. Живой. И даже не ранен. Попрощался. Ушел. Судьба его доселе неизвестна».

Во дворе казака Еманова Михея тоже расположились немцы. Сам казак был на фронте, а его мать, жена и двое деток вынуждены были жить в амбарах и катухах. Была у них корова. Немцы регулярно требовали молоко («млеко» — говорили), но все же детям оставляли. Говорили: «Малькам дай!». Корову на день привязывали на травку в леваде. Как-то эту корову увели немцы, квартирующие в другом дворе. Немцы утром встали: «Млеко где?».

Показала жестами хозяйка, что украли кормилицу вон с того двора. Там такие разборки начались! Корову отбили назад. Да не смогли уберечь от обстрела – ранило кормилицу в ногу. Лечили тоже все вместе, с немцами-квартирантами. Берегли ее. Потом прятали ее подальше от хутора в лесочке, ходили, ухаживали, молочко доили, тем и выживали в голод.

После войны на хуторе еще долгое время сохранилось бытие большой семьей. Потеряв на войне отцов, братьев, мужей, казачки брались за мужскую работу под руководством пожилого свекра или деда. С детства освоив мужские навыки, казачки могли сами содержать свое подворье. В каждой семье имели много коз для пуха. Пасли по очереди, но, в отличие от сегодняшнего содержания скота, коз на ночь не разбирали по домам, а загоняли в общий баз на краю хутора. Этот баз поддерживали ремонтом сообща. Коз разделяли только в зиму для чески пуха. И что интересно: никогда не возникало конфликтов между хуторянами, каждый вносил свою посильную помощь в содержание скота. Этот образ ведения хозяйских коз продержался до 1980 годов.

В советскую эпоху, в самое стабильное время, по мнению наших хуторян, стали к нам на хутор возвращаться погостить у земляков бывшие родственники репрессированных казаков, да и просто дети ранее живущих здесь хуторян. Многие местные жители сами наблюдали, как приезжие, отсчитав положенное количество шагов от ориентира (фундамент старой конюшни, дерево, русло речки и.т.д), выкапывали пожитки своих дедов. В одной из таких кладок, найденной хозяином, видели местные ребятишки, кроме всего прочего, и золотые часы. Из уст в уста передавалась информация о схороненных пожитках, нажитых далеко не легким трудом. До сих пор поговаривают на хуторе, что Шефатов Сидор Тимофеевич, родившийся в конце 1800 годов и имевший зажиточное хозяйство, перед смутными временами закопал свое добро у основания Глубокой балки в Крепи. Об этом тихонечко поговаривали в семье, дети слышали. А где точно и что схоронили, не обговаривалось. Что он посчитал более ценным сохранить, неизвестно: это могла быть и дорогая кухонная утварь, хотя можно засомневаться, что просто зажиточный казак ел из серебряной посуды. Может быть, облигации каких-то времен, может, меха, добытые охотниками… Сейчас уже и не узнаешь. Как не узнать точного места схрона. Его во времена репрессии прямо с поля, где он трудился, вместе с другими зажиточными казаками с конвоем увезли в комендатуру. Домой не пустили даже собрать вещи и переодеться и попрощаться с родными. Таким образом, информация о закопанных пожитках пропала вместе с ним. Потому что ни одной весточки от него не пришло, да ссылали их в те времена без права переписки. Так и пропал, наверное, крепкий, хозяйственный казак Сидор Тимофеевич в застенках лагерей.

Вот так просто здесь жили сильные духом, чистые сердцем и делами простые жители простой глубинки нашей необъятной России. Жили много лет назад. Они, как и мы сейчас, живущие в хуторах и селах, как никто другой знали: как густо пахнет свежескошенной травой, в которой так пряно звучит нотка чабреца, как вечером после знойного степного ветра наступает тишина и обволакивает левадная прохлада, как настойчиво стрекочут кузнечики в траве и громко квакают лягушки, дождавшись вечерней прохлады. Как бабушки вечером рассказывают внукам вроде бы сказки, да не эти, современные, а со смыслом, вплетая в них повествование о своих предках.

Клуб любителей старины.

х. Верхнеосиновский